Волчья хватка - Страница 144

144

— Сын Сергиев, — зацепился судья, — Помню твоего отца, достойно боярил. Но путь свой не в иночестве закончил, мирской дорогой отправился…

— В последней схватке он получил увечье, — осторожно попытался защитить отца Ражный. — Рука отсохла…

Старец недовольно вскинул брови.

— Но умер он не от увечья — от мирской болезни сердца. Не слышал я ещё, чтобы араке погибал от инфаркта… Давал он наказ — беречь Ярое сердце?

— Давал…

— А ты не исполнил наказа и утратил воинский дух. — Ослаб сделал три шага, приблизился настолько, что посох его упёрся в землю между босых ступнёй. — Возле тебя волк очеловечился, а диких зверей заводят, чтобы самому озвереть… По моему настоянию боярый муж свёл тебя на ристалище со Скифом. Я испытал тебя, араке, и убедился в том, что приносили мне опричники. У тебя не хватило ярости, чтоб одолеть инока. Ты открылся миру, и он пьёт твою силу.

— Я в миру живу, Ослаб! В миру, который мучается и страдает от телесных и душевных болезней. Мне трудно взирать на него безучастно…

— И ты вздумал исправить его? Излечить болезни? — старец будто ещё крепче потянул за незримые цепи, придавливая к земле. — Ты воскресил мирскую девицу, отогрел её, отдал огонь своего сердца, но чего достиг? Ты вторгся в сакральное, чтобы спасти одну жизнь, и погубил две чистых души. Что теперь станет с этими безумными братьями?.. Нельзя искушать мир чудотворством, араке, нельзя искушать его жалостью. Твой род владеет таинством Ража, вы способны летать нетопырями, видеть чувствами, но не над миром след подниматься в небо — над полем брани. И зреть не боль и страдания супостата — его уязвимые места. Ибо ты воин Засадного Полка, защитник сего мира, а не лекарь. Коли так, то где же твоё Ярое сердце и Ярое око? Разве Преподобный лекарей сбирал под сень монастырей и ставил под свои стяги на поле Куликовом? Оставь миру мирское. Ты Сергиев воин, хранитель русского воинственного духа. Что станет с Воинством, если мы станем хлопотать об устройстве мирской жизни?

— Меня учил отец — Ярое сердце — это солнечное сердце, — проговорил Ражный, — Впрочем, как и Ярое око…

— Потому он и умер от инфаркта, — перебил судья. — Разве солнце — это только свет и тепло? Разве его стихия не сжигает заживо? Не превращает в пустыню плодородные долины, не сушит рек, не насылает потопы, разрушая вечные льды?.. Ярое сердце — грозное сердце, так заповедал Преподобный Сергий. Иначе бы не выжило его Воинство, давно бы расстриглось, растворилось в миру, развеялось пылью. А вместе с ним и Русь давно бы канула в небытие, сгинув под пятой бесчисленных врагов… Храбрость, мужество, отвага — это все для мира, это его утехи. Для засадника же только Ярое, грозное сердце! Потому Воинство и нуждается в ином, монастырском житьё и послушании, чтобы не растратить его в мирской суёте. Ты не следовал этой заповеди, внук Ерофеев, и не заметил, как сам погряз в том, что призван всего лишь защищать.

— Нельзя войти в реку и не замочиться…

— Можно! — оборвал его Ослаб. — В этом и есть суть Воинства! К ярому вотчиннику оглашённые и близко подступиться не смеют, а твоё Урочище обложили со всех сторон, самого чуть не пленили…

— Осаду я снял…

— А должен был не допустить её! Карать беспощадно всех, кто по злому умыслу посмел приблизиться к вотчине! Дабы содрогнулся и устрашился всякий, посягнувший на тайну существования Воинства. Этому учил тебя отец?

— Учил… Но среди оглашённых было много безвинных, случайно вовлечённых, слепых…

— И ты решил отделить зёрна от плевел? Судьёй возомнил себя?.. Ты, Сергиев воин! Воин Полка Засадного! А полк сей тем и силён, что бьёт внезапно, безжалостно и всегда из засады.

— Я не смогу быть жестоким к миру, — признался он. — Как весь мой род… Я вижу и чувствую все его пороки, его низость и падение; иногда я его ненавижу и презираю за проявление алчности, вероломства, продажности и рабской покорности. Порой мне кажется, мир обойдётся и без Сергиева Воинства, поскольку жестокость достигла такого уровня, что он сам готов принять на себя все страшные грехи и купаться в крови. Не во вражеской — в братской, разделившись надвое и поднявшись друг против друга. Зачем такому миру Засадный Полк? И мне хочется, рыская волком, резать его беспощадно… Но стоит взмыть над головами людей, которые ещё называют себя русскими, и нет ничего на душе, кроме жалости. Россия обратилась в Сирое Урочище, а мир — в калик перехожих. Личность каждого поделена на полторы сотни миллионов, а это почти ничто! Я вижу безликий мир, и оттого мне жаль его ещё больше.

Ослаб переступил с ноги на ногу и чуть приподнялся, подтянув к себе посох.

— Разве не было в нашем Отечестве подобного, внук Ерофеев?.. Было такое время на Руси. Но протрубил Сбор Ослаб, в миру носящий имя князя Пожарского, и Пересвет Козьма Минин повёл Сергиево Воинство на супостата… Я слышу отчаяние в твоих словах, араке, а оно приходит к засаднику тогда, когда исчезает из сердца ярость. Мне тяжко судить тебя, сын Сергиев. Коль не был бы ты последним из рода Ражных, не говорил бы с тобой — отправил каликом сирым, а то бы в вериги обрядил, дабы исторгнуть из тебя мирской дух. Но кто же станет летать нетопырём над полем брани?.. Не могу придумать наказания. Может, и вовсе пощадить тебя, в мир отпустить?

— В мир не уйду, — заявил Ражный. — Лучше уж в Сирое Урочище…

Ослаб отпустил свои цепи.

— Калик ныне довольно что в миру, что в Воинстве — Ярых сердец недостаёт… Жди моего последнего слова!

И сейчас же возле старца появились два опричника, подхватили его под руки и повели. Ражный остался под древом Правды и думал, что так и придётся стоять, пока старец не огласит приговор, однако персты Ослаба вернулись, наложили на руки смирительную цепь, голову повязали кумачовой лентой и из Судной Рощи привели в сруб, где осуждённые ждали решения судьбы своей. И железа, и лента, и сам затвор имели символическое назначение; он мог спокойно сбросить оковы, перелезть через невысокую стену и уйти на все четыре стороны; никто бы не стал ни разыскивать, ни возвращать, ибо ушёл бы не из Урочища — из лона Засадного Полка, став мирским человеком.

144