— Известно, товарищ Сталин… Артиллеристы сутки после того разбирались, кто стрелял.
— Оказалось, никто не стрелял…
— Есть кое-что ещё, кроме Боровска…. Позавчера третья танковая группа Гота предприняла наступление силами до двух дивизий, — генерал небрежно ткнул указкой в карту. — В районе населённых пунктов Теряево и Суворове на этот случай была организована засада. Такие же танковые и огневые засады стояли у Васюково, Митяево, Ермолино… Немцы обошли их стороной и, по сути, прорвали фронт, открыли дорогу на Москву… Что стало с танковой колонной противника… это надо видеть, товарищ Сталин.
— Что с ней стало?
— Металлолом… Сырьё для мартенов.
Верховный отошёл к стене, затем к окну, чтобы не показать выражение лица, ибо на сей раз не владел собой.
— Какой род войск приписал себе уничтоженные танки немцев? Артиллерия? Или авиация? — через минуту совершенно спокойно спросил он.
— Никакой, товарищ Сталин. Ни у кого рука не поднялась. Бойцы говорят, ангелы небесные прилетали.
— Я обязан предупредить вас, товарищ Жуков. В будущем вы не имеете никакого права полагаться… на ангелов. На моих соколов возлагать надежды разрешаю; на ангелов — не разрешаю.
Маршал помолчал, все больше каменея лицом. — Не хотел докладывать… Но вынужден, — боевой и уже прославленный полководец отёр лицо платком, снимая напряжение. — Десятого октября находился в районе Бородино… Того самого Бородино. На дорогу вышел старик. Я приказал остановить машину и вышел…
— Зачем вы это сделали?
— Не знаю… Что-то потянуло к нему.
— Продолжайте.
— Старик назвал меня Егорием… И сказал, ступайте смело, Сергиево воинство с вами.
— И все?
— И все, товарищ Сталин.
— А он не давал тебе… икону?
— Нет, ничего не давал. Только рукой махнул в сторону фронта — иди, говорит… Сам остался стоять у дороги.
Верховный остановился спиной к генералу.
— Советую вам как старший товарищ, — наконец проговорил он. — Советую твёрдо стоять на земле… В делах духовных, товарищ Жуков, я разбираюсь лучше вас. Поезжайте на фронт.
Когда командующий притворил за собою дверь, Верховный потянулся к трубке внутреннего телефона, с намерением немедленно вызвать к себе «инквизитора», однако раздумал и, посидев молча некоторое время, ушёл в комнату отдыха. Трижды адъютант докладывал ему о назначенных приёмах, он никого не принял. Он не ломал папирос, чтобы набить трубку ими, — курил одну за одной, выбирая из коробки онемевшими пальцами.
В эти минуты он осознавал себя человеком, который, как всякий смертный, ходил под Богом. Но ещё дважды, словно проснувшись, тянул руку к телефону, но вместо трубки брал бутылку грузинского вина, наливал в бокал и пил крупными глотками.
Хмель его не брал вообще, однако чуть просветлялось сознание, где предупредительной надписью выступал некий высший приказ — не спешить, не опережать события и, как сказал суеверный товарищ Жуков, не спугнуть приданные небом ударные части.
…Вечером майор Хитров позвонил по спецсвязи и сообщил, что готов показать кино. Верховному не требовалось комментариев, он приказал адъютанту немедленно доставить в резиденцию начальника штаба триста двенадцатой дивизии.
Часовой фильм, снятый оператором из группы «инквизитора», мог потрясти всякого, кто стал бы смотреть его без определённой подготовки и знаний. Это была та самая танковая группа генерала Гота, прорвавшая эшелонированную оборону на Подольском направлении — возле Боровска. Хитров ничего снять не смог, ибо там уже хозяйничали фашисты.
На унылой осенней дороге и вдоль неё, в самом деле лежало сырьё для мартеновских печей, лишь отдалённо напоминая первоначальную форму того, чем был прежде этот металлолом. Кое-как узнавались практически вывернутые наизнанку и оплавленные танковые башни, сами корпуса, раскатанные, сплющенные в серые блины вместе с гусеницами, — и все это размётано, раскидано широкой лентой километра на три в длину и уже припорошено первым снегом. Было полное впечатление, что танковая группа Гота, численностью в девяносто машин, обойдя все засады, в глубине материка нарвалась на лобовой огонь главного калибра корабельной артиллерии. Или под точные попадания авиабомб, весом не менее тонны: иначе все увиденное объяснить было невозможно.
Последние кадры были сняты с самолёта и напоминали заключительные аккорды драматической и вдохновляющей симфонии.
Верховный смотрел этот фильм среди ночи и радовался, что в маленьком зальчике темно и его лица не видит даже майор Хитров — второй зритель, делающий по ходу показа краткие комментарии. Когда же закончился показ, вождь встал, протирая глаза, и проговорил спокойным, уважительным тоном:
— Товарищ Хитров, вы хорошо справились с заданием. Но у меня есть ещё одна просьба… Возьмите с собой того лейтенанта-разведчика из тридцать третьей…; И отправляйтесь в НКВД. Скажите, пусть передадут вам… почтённого старца, которого девятого числа задержала моя охрана. Принесите мои извинения… за то, что я не вышел из машины и не принял икону собственноручно. Побеседуйте с ним, у вас это получится, попытайтесь установить… дипломатические отношения и договориться о нашей встрече. Если не удастся найти контакта — ни на чем не настаивайте. А как поступить с этим старцем — полагаюсь на ваше решение. И приходите ко мне в любое время дня и ночи.
Потом вызвал адъютанта и вручил ему коробку с плёнкой.
— Сделайте две копии этого фильма, — распорядился он. — Одну без всякого промедления доставьте в разведку товарищу N с моей просьбой, чтобы его могли посмотреть в ставке фюрера. Товарищ N знает как это сделать. Второй экземпляр передайте в наркомат иностранных дел. Пусть они дипломатической почтой отправят американцам.